Пятница, Кольцевая - Страница 48

— Ты должна приводить в церковь как можно больше людей, и только потом, когда станет очевидно, что для тебя на первом месте Бог, а не я, тогда мы сможем позволить себе быть вместе.

Я слушала и понимала, что это говорит не он, а та бредовая идеология, которой он обязан следовать. У него даже голос стал другим. А сам он как будто старался скорчиться — втягивал голову, сводил плечи, обхватывал себя руками. Я тогда не могла презирать его за это — еще любила.

Я ушла. Молча. Ничего больше ему не говоря. Но уйти из церкви я еще не решалась: за те полгода, что я там провела, она заменила для меня всех прежних друзей, весь прежний образ жизни. Из прошлого осталась только учеба, но даже училась я как-то уже по инерции, без того интереса, что раньше.

— А твои родители? Как они ко всему этому относились?

— Очень плохо. Но дальше разговоров дело не шло. Наверное, они понимали, что если давить, будет только хуже: я ведь считала, что «враги человеку домашние его» — так нам все время внушалось на проповедях.

Дело шло к Пасхе. Она была поздней в том году; все уже цвело — вишни, яблони, черемуха. И одуванчики — желтым ковром. На общих собраниях мы все послушно ликовали, а наедине с собой я не знала, к кому бежать и на чьем плече разрыдаться, — Джейсон ко мне даже не подходил. Однажды в воскресенье, после причастия, он сообщил нам, что церковь в Москве окрепла достаточно, чтобы послать миссионеров и в другие российские города. Сам он вызвался поехать в Екатеринбург, а у нашей группы будет новый лидер.

Тут Джейсон впервые за все последнее время взглянул на меня. Это был странный взгляд: его как будто лихорадило, но одновременно что-то мертвое появилось в его глазах.

В тот день я вышла из квартиры Джейсона вместе со всеми, перебрасываясь шутками, дошла до метро, а затем «вспомнила», что мне якобы нужно срочно позвонить. Я пошла к ближайшему автомату и, сняв трубку, дождалась, пока братья и сестры во Христе спустятся в метро. А затем вернулась к Джейсону.

Я позвонила в дверь и услышала, как он подошел. Очевидно, он посмотрел в глазок, потому что открывать не стал.

— Неужели ты боишься даже поговорить со мной? — спросила я его из-за двери, зная, что он все слышит.

— Если правый глаз твой искушает тебя, вырви его, — ответил он.

Я слышала его голос в последний раз. За этим голосом уже стоял не Джейсон, которого я любила, а безликий лидер церкви Истинного Бога.

Это было все. Мой новый мир, мир Христа, в который я влилась с такой любовью и надеждой, перестал существовать. Бог перестал существовать. Мне казалось, и я тоже перестаю существовать.

Через три дня я заболела, странно и очень серьезно: красная сыпь на лице и на теле, температура — за сорок. Опасаясь комы, врачи «скорой помощи» отправили меня в больницу, и диагноз был неожиданный — корь. Позже выяснилось, что в детстве мне не сделали прививку.

И где я могла подцепить эту детскую болячку? Но оказалось, что во взрослом возрасте детские болячки переносятся крайне тяжело. А тяжелее всего было то, что в больнице меня не навещал никто, кроме родителей. Со старыми друзьями я порвала сама, а новые были слишком заняты, приглашая людей в церковь на улицах и в метро, чтобы вспоминать о тех, кто болен.

Выписавшись из больницы, я все равно продолжала чувствовать какой-то разлад в организме, и вскоре он стал очевиден. Я перестала четко видеть предметы: и цветы на деревьях, и листва расплывались перед глазами. Одуванчики становились не ковром, состоящим из множества ворсинок, а одной желтой пеленой. Вирусный кератит — заболевание роговицы глаза; распространенное осложнение после кори. Представь себе только: еще полвека назад я могла бы от него ослепнуть!

— Но ты ведь вылечилась? — тихо спросила я.

Саша кивнула.

— Хотя, придя в церковь на Пасху, я все еще видела довольно плохо, — продолжала она. — Церкви к тому времени уже не хватало зала на Новом Арбате, они собирались в Московском Дворце молодежи. Ты представляешь себе этот огромный зал? И вот весь он битком набит людьми, члены церкви носятся по рядам, выискивают новичков, дарят им Библии, стараются увлечь разговором. «Ты веришь в Бога, Саша? Да? Аминь! Это здорово! Потому что ты пришла туда, где можно верить по-настоящему. А ты веришь в то, что Христос воскрес из мертвых?» — «Ну да…» — «Классно! Аминь!» Таким вот языком они разговаривали, а «аминь» вообще было что-то вроде присказки. Если проповедник какое-то время не слышал реакции зала, он спрашивал: «Вы со мной, церковь?» И все с готовностью кричали: «Аминь!»

Я все это видела и слышала тысячу раз, а теперь вдруг увидела словно впервые. Мне стало тошно. Когда я вошла, ко мне подлетели ребята из нашей группы, они меня наспех обняли, скороговоркой протараторили, как это классно, что я поправилась, и умчались агитировать вновь прибывших за Христа. Я осталась одна, не успев даже рассказать им, что вовсе не поправилась. Сияющий, празднично украшенный зал сливался в моих больных глазах в безвкусное, цветастое пятно. Я ощущала себя совершенно одинокой.

Через какое-то время ко мне подсела американка по имени Шила. Как выяснилось, ее назначили новым лидером нашей группы вместо Джейсона.

— Нам с тобой нужно выбрать время, когда мы сможем побыть наедине, Саша, — сказала она мне. — Ты ведь понимаешь, что нам с тобой многое нужно обсудить.

Я поняла, что Джейсон исповедался в грехе любви ко мне на общем собрании лидеров, и мне решили срочно прополоскать мозги.

— Нам нечего обсуждать, — сказала я. — Все, что было между мной и Джейсоном, — это наше личное дело.