Пятница, Кольцевая - Страница 5

До сих пор мне казалось, что в вагоне я еду одна — слишком поздно, станции безлюдны. Но, открыв глаза, чтобы сдержать слезы, я заметила наискосок от себя какую-то старушку. Не знаю, зачем я решила к ней приглядеться: возможно, меня удивила или показалась знакомой огромная тяжелая книга у нее на коленях… Да, это был тот самый том «Гражданская авиация», так и оставшийся непроданным за столько лет на бойком месте под землей.

Мне кажется, я успела удивиться тому, как поздно эта бабушка расстается с надеждой пристроить книгу. Я даже задалась вопросом: почему она вновь едет к той станции, где день за днем томилась в переходе, вместо того чтобы ехать прочь? Но тут старушка, не сводя с меня глаз, начала приподниматься. Я знала, что произойдет дальше — она предложит свою злополучную книгу мне — и вынести этого я уже не могла. Будучи в больнице, я попросила успокоительное, и мне щедро или бездумно выдали почти полную упаковку реланиума. Я начала судорожно выдавливать таблетки из фольги на ладонь: одна, две, три… Хватит или еще? Я должна беспробудно спать, когда она приблизится ко мне вплотную. Пусть увидит, что тормошить меня бесполезно, и поймет наконец, что мечты, что мечты…

И тут я увидела Алину. Она вновь стала такой, какой была, и я поняла, что обозналась, приняв за нее безжизненное тело на дребезжащей каталке, катящееся в бесконечный больничный коридор. Алина по-прежнему улыбалась, но теперь ее глаза чуть покраснели от морской соли, а слипшиеся и потемневшие от воды волосы плотно облепили голову и плечи. Она выходила из моря мне навстречу и балансировала руками на случай, если под ногой окажется ненадежный камень.

Я успела услышать, как объявляют мою станцию, но уже не могла тронуться с места. Несколько последних секунд, двери захлопнулись, и поезд закачался, набирая ход. Но я не могла расстаться с Алиной сейчас, когда мы вот-вот должны были по-настоящему встретиться, и когда я, сдерживая дрожь в губах и пытаясь улыбнуться в ответ на ее улыбку, наконец-то поняла, что Алина всегда будет видеть свое солнце. Даже сейчас, когда вокруг нас обеих стало так невыносимо темно.

Аниматор

Даже сейчас, смертельно тоскуя по безвременно ушедшему чувству, она не смогла бы с пафосом заявить, что это была любовь с первого взгляда. Нет, с первого взгляда произошло нечто прямо противоположное — она запретила себе в него влюбляться.

Невозможно объяснить, что порой делает человека совершенно заурядной внешности таким безумно привлекательным. Но уж точно не черты лица. Она не смогла бы даже внятно ответить на вопрос, как он выглядит: не существовало ничего, что сразу выделяло бы его из толпы. Рост? Средний. Телосложение? Среднее. Глаза? Нос? Губы? Волосы? Стандарт. Стандарт. Стандарт. И на фоне этой (что кривить душой!) неприметности — улыбка, равносильная восходу солнца.

Возможно, именно с тех пор, как ей однажды варварски испортили давно предвкушаемый отдых на юге, на который возлагались большие надежды, Лариса жила с ощущением того, что у нее украли солнце. А возможно, это случилось гораздо раньше. Однако она не смогла бы с уверенностью ответить, когда…

Глядя на своих родителей, Лариса ясно представляла себе, что такое Советский Союз, хотя помнить боязливое безветрие тех лет уже не могла. Она родилась в последние годы существования империи, незадолго до того, как Брежнев оставил государство спокойно догнивать без его участия. А в школу пошла уже при беспокойном Горбачеве. И выросла с сознанием того, что страну неустанно трясут катаклизмы, окружающий мир постоянно бурлит, перестраивается и никак не встанет на свое место.

Сама она, конечно, ни за что не осознала бы, что живет в опаснейшее время перемен, если бы об этом каждый раз за ужином с отчаянием не твердили родители. Скоро по Москве уже нельзя будет пройти из-за блошиных рынков… В магазинах пусто, как будто Мамай прошел… Вновь изобилие, да надолго ли? Ведь все испортилось безвозвратно: лечиться невозможно, отдыхать невозможно, а самое нереальное — быть уверенным в завтрашнем дне. Озверевшие толпы атакуют прилавки, купленные с рук товары не выдерживают никакой критики, государство бросило народ на произвол судьбы и занимается непонятно чем. Слава Богу, что сами мы пока что держимся на плаву.

Родители казались ей единственным островком устойчивости среди бушующих вокруг невзгод, а при том, что они часто и охотно вспоминали золотые докапиталистические времена, волнение страны вокруг островка казалось ей настоящим цунами. Родители работали технологами производства в одном и том же проектном институте — с той поры, как их туда распределило государство. К счастью, эпоха катаклизмов пощадила их рабочие места — институт сумел выжить и приспособиться к нуждам новой эпохи. Приватизировавшие институт директора по полной программе эксплуатировали специалистов, которые как огня боялись оставить место своей эксплуатации и пуститься в самостоятельное плавание. На закате своей карьеры родители получали тысячу долларов на двоих, добросовестно закладывали производственное оборудование в чертежи клубов и ресторанов (где никогда не бывали сами) и свято верили в то, что донельзя удачно вписались в безумный виток истории. Все отпуска они проводили на даче, из развлечений позволяли себе кино (самые дешевые утренние сеансы) и основную проблему своей жизни видели в том, что заказчики, храня коммерческую тайну, не давали полной информации о предполагаемых объемах производства, а это сильно затрудняло работу проектировщиков.