Пятница, Кольцевая - Страница 54

К оглавлению

Вадим заглянул в комнату.

— Там чайник вскипел, пойдем, — сказал он просто.

Саша подняла голову и посмотрела на него так, как если бы он изрек что-то выходящее за рамки понимания.

— Зачем? — тупо спросила она.

— Чай пить.

— Сейчас?

— А что, теперь и чаю попить нельзя? — резонно осведомился Вадим.

Саша послушно села на кровати, а затем спустила ноги на пол. Ничего более фантастического, чем это тривиальное предложение, слышать ей еще не доводилось. Оно означало ни много ни мало, что Вадим считает ее выбор приемлемым и для себя.

V

— А с чего ты взяла, что он вот так сразу возьмет, да и уйдет? — воскликнула я. — Он ведь любит тебя.

— Почему ты так думаешь? — удивленно спросила Саша.

— Я же видела, как он к тебе относится! Там, в Кракове.

Саша, молчала, сосредоточенно нахмурившись, а я, в свою очередь, была поражена. Неужели она до сих пор не осознала, с какой теплотой относится к ней Вадим? Объяснить такое странную невосприимчивость к его чувствам я могла лишь болезненным опытом Сашиной первой любви. Очевидно, она просто не была способна поверить в другую модель отношений между людьми — ту, в которой нет места предательству.

— Может быть, он и действительно… — робко начала Саша, но не закончила своей мысли.

— Тут и говорить не о чем, — твердо заявила я. — Он действительно.

Саша сделала глубокий вдох и откинулась на спинку скамьи. К своему удивлению, я заметила у нее на лице несмелую улыбку.

В тот день наш с Сашей разговор затянулся настолько, что мне пришлось приложить ребенка к груди прямо там, на скамейке. Прощаясь, я впервые за время нашего знакомства поцеловала Сашу и взяла с нее обещание звонить мне в любое время, если ей понадобится слово поддержки. И сама поклялась себе в том, что не оставлю ее звонками.

Так я стала узнавать новости о Сашиной жизни примерно раз в две недели, и та была со мной на удивление откровенна. Позже она призналась, что о ее состоянии не знают даже родители — вообще никто, кроме Вадима, а потому я оказалась в роли единственной отдушины женского пола. Поначалу мне это льстило, но чем дальше, тем тяжелее давил на сердце груз, который мне добровольно приходилось разделять с Сашей Градовой. И тем удивительнее становилась ее история.

Если продолжать сравнение с процессом варки пива, оказавшееся столь уместным в Сашином случае, то горячка первых ощущений закономерно улеглась. Поостыв, Саша ощутила, как все более ясным, «отфильтрованным» становится ее решение оставить ребенка. Почему? Здравый смысл против, медицинские соображения против… Что же за? Саша не решалась признаваться самой себе, что это вера, та самая вера, которая никогда по настоящему не просыпалась в ней в церкви Истинного Бога. Вера в чудо вопреки всему. — Такого не будет, не будет, слышишь?! — как заклинание (она еще не сознавала, что это попытка молитвы) отчаянно повторяла Саша, просматривая медицинские книги, посвященные пренатальному развитию. Неугасимая тревога заставляла ее отыскивать те главы, где описывалось воздействие на плод психотропных препаратов. Фотографии ужасали, особенно фотографии младенцев, родившихся у матерей-эпилептиков: крошечные ангелы без рук или ног, на месте которых поросячьим хвостиком завивалась кожа.

Захлопнув книгу, хотелось потрясти головой, отгоняя дурной сон, но не получалось. Однако именно в эти минуты, когда у Саши останавливался взгляд и цепенели пальцы, сжимавшие медицинский талмуд, вера упорно трепетала внутри, не позволяя душе застыть. Саша не знала, что дрожжи в пиво задают именно тогда, когда оно, будучи отфильтрованным, охлаждается в лагерном цеху почти до нуля; тогда-то и можно начинать процесс брожения. Будь она знакома с этой технологией, то непременно подивилась бы совпадению.

Итак, заданные в пиво, казалось бы, в самый неподходящий момент, дрожжи начали свою работу. Растравляя себя слезами, Саша могла шептать, что не выдержит этой пытки неопределенностью, что непременно тронется рассудком или получит нервный срыв. Но независимо от того, что выступало на поверхности, вера уже вовсю бродила в ее душе. И, умываясь ледяной водой после рыданий, Саша вдруг ощущала, что начинает любить то, что зреет у нее внутри. Во что бы ни вызрел этот плод к концу положенного природой срока.

Начиная с пятого месяца Саша начала ощущать сперва редкие и удивляющие своей необычностью, затем все более и более бойкие толчки ребенка, и с этого момента никакая сила не была бы уже способна загнать ее на УЗИ. Ведь теперь уродство, если оно действительно существует, проявится со всей очевидностью. А она как не могла, так и не сможет убить жизнь внутри себя. И значит, остаток срока ей предстоит существовать с растерзанной душой и погибшей верой в чудо. Но именно это последнее обстоятельство окажется для нее смертельным. Не будет веры — и она превратится в животное с перебитым хребтом, уже не знающее, как ему подняться с земли. Не будет веры — и она полутруп. Не будет веры — она попросту ничто.

Вера… Это бросающее в дрожь, резковатое и трепетное слово настолько завладело отныне всем ее мироощущением, что Саша порой задумывалась: а верила ли она хоть когда-либо раньше? В церкви Истинного Бога, например? Радоваться радовалась, любить любила, горевать горевала; все земные страсти были ею в полной мере пережиты. Но вот единственного чувства, возводящего человека к небу и превращающего душу в непоколебимый ясный алмаз, ей в этой «церкви» испытать не довелось. Кит Макдин и его команда возвели идеальную пирамиду тщеславия — просто загляденье! — только вот до креста они не дотянули. Да и святому духу не находилось места в их переполненных принудительным весельем залах.